Мария Юдина, как говорят, унаследовала свой бескомпромиссный характер от отца, земского врача, который был известен и уважаем в их родном Невеле, имел чин коллежского советника и орден Святой Анны 3-й степени. Начав брать в шестилетнем возрасте уроки музыки в губернском центре - Витебске, Маруся затем продолжила обучение в Петрограде. С 1913 (1912?) года занимаясь в консерватории, она училась сперва в классе Ольги Калантаровой, далее у Анны Есиповой, а после её смерти у Владимира Дроздова, Феликса Блуменфельда и затем, после вынужденного перерыва из-за ревматизма рук (тогда говорили: "переиграла" руки) - у Леонида Николаева, с 1920 года параллельно посещая историко-филологический факультет университета. При этом она ещё умудрялась увлекаться множеством других дел - например, в 1917 году она работала в милиции, приводя в замешательство консерваторских профессоров лежащими на её столе рядом с партитутами папками милицейских "дел", посещала курсы руководителей детских площадок при институте им. Лесгафта (зима-весна 1917 г.), а затем, во время перерыва в обучении и возвращения в Невель летом того же года года работала в Невеле по этой специальности; в 1918 году Мария участвовала там же в "Кантовском семинаре" М. Бахтина, продолжив в философских кружках 1920-х в Петрограде: Круг М. Бахтина, Вольфила - Вольная Философская Ассоциация, кружок "Воскресение".
Юдина окончила консерваторию в 1921 году одновременно с Владимиром Софроницким. Их в шутку называли тогда самой мужественной из пианисток и самым женственным из пианистов. Впервые в истории Петроградской консерватории традиционный наградной рояль "лучшему выпускнику" был вручен в двух экземплярах - и Юдиной, и Софроницкому. Впрочем, времена были трудные и рояль значился только на бумаге.
У того же Л. Николаева учился Дмитрий Шостакович, окончивший консерваторию несколько раньше. Они с Юдиной часто играли в четыре руки. Со временем Юдину, увлечённую современной авангардной музыкой, заинтересовали работы Шостаковича и она начала их исполнять.
В круг интересов Юдиной входили и пение (брала уроки пения у директора Академической Капеллы, подвизалась певчей, а затем была регентом хора в храме Спаса на Водах), и орган, и ударные инструменты (она училась играть на них параллельно с профильным курсом в консерватории), и виолончель, игре на которой она мечтала обучиться в более поздние годы; и архитектура, и изобразительное искусство - это было семейное, её дядя Лев Юдин был учеником Малевича, а сама Мария около трёх лет брала уроки живописи, в том числе у П. Филонова, несмотря на то, что, по словам самого художника, она находилась с ним "на разных полюсах" - Филонов искал истину где-то в третьем измерении, за пределами и реализма и религии, что было неприемлемо для глубоко религиозной Юдиной, считавшей именно безверие источником "витиеватости понятий, образов, мировоззрения". Это не мешало им с уважением относиться друг к другу - оба были гениальны в своём деле и оба пропагандировали современное искусство доступными им средствами. Владея Латынью, Немецким, Французским, Юдина много читала и переводила.
Всего в 22 года Юдина стала преподавателем Московской консерватории. С августа 1921 года она начала выступать в Петрограде, в конце 1920-х прошли ей концерты в Москве, Харькове, Киеве, Тифлисе, Эривани. В эти годы она знакомится с зарубежными дирижерами, посещавшими Советскую Россию, и ей имя становится известно за пределами страны.
С юности тяготевшая к христианству, Мария Вениаминовна крестилась 2 мая 1919 г. в храме Покрова Пресвятой Богородицы на Боровой улице в Петрограде и самозабвенно отдалась вере, которая наложила отпечаток на всю её последующую жизнь.
Художница Алиса Порет, дружившая с Юдиной, вспоминает как однажды в голодные послереволюционные годы, когда не на чем было согреть чайник, её брат нашёл среди детских игрушек спрятанные золотые монеты и на них немедленно был куплен «Блютнер», на котором потом часто играла Юдина. Это происходило так:
"Как только появлялась Мария Вениаминовна, все артисты разгонялись, реквизит заталкивали под кушетки и молодые люди выпроваживались по черному ходу. Она совершенно не допускала излишних острот, фривольных намеков, сплетен о знакомых, глупого смеха и т. д. Когда кто-нибудь осмеливался при ней рассказать анекдот, она ледяным голосом говорила: «Это не тема для разговора», и несчастный «проваливался в люк»...
Я заранее волнуюсь, так как не знаю, кто осмелится высказаться, и что будут говорить, и знаю, что все будет принято с сарказмом или обидной репликой. Я за спиной у Марии Вениаминовны подзываю Петю и шепчу ему, чтобы он сказал что-нибудь очень тактичное, и сразу после окончания игры Мария Вениаминовна кладет руки на колени, и наступает тягостное молчание. Я умоляюще смотрю на Петю, он колеблется. Тогда я его слегка подталкиваю, он подлетает к роялю и говорит громким голосом: «Мария Вениаминовна! Клянусь богами, вы никогда в жизни так не играли, как сегодня,– вы точно из пушек палили! Вы нас всех потрясли!» Мы все окаменели от ужаса, но Мария Вениаминовна, улыбнувшись, сказала: «Мне было очень приятно сегодня играть. Спасибо вам, вы меня всегда правильно понимаете»."
Её скромность в быту была полной противоположностью её требовательности в музыке - и к себе, и к слушателям. Он всегда носила платье-пирамиду с широкими "поповскими" рукавами - черное, длинное, до пола. Она старалась помочь всем, кто к ней обращался и легко могла раздать полученный гонорар нуждающимся. Вещи, которые дарили ей сердобольные друзья и меценаты, быстро передаривались тем, кому они были нужнее, чем ей - иногда в течение считанных часов. Она постоянно ходила в мягких тапочках, а в 1960х - в кедах. Однажды она явилась в тапочках на концерт с австрийским дирежёром Фрицем Штидри, шокировав того неимоверно. К счастью, друзья придумали попросить туфли у кассирши, у которой всё равно "только голова в окошечке", и ситуация была спасена.
Алиса Порет рассказывала, как однажды увидела, что клавиши рояля в комнате Юдиной в доме номер 7 (по другим данным - номер 30) на Дворцовой набережной, где та жила с 1928 по 1936 год, забрызганы кровью. Мария Вениаминовна играла по несколько часов ежедневно, её пальцы не успевали заживать.
Картина Людмилы Глебовой и Алисы Порет "Дом в разрезе" запечатлела, среди прочего, и эту комнату Юдиной, включая листки с любимыми стихами на стене, и, конечно, саму хозяйку: за роялем, за столом, лежащую, "летящую по воздуху в венке, по видимому, на концерт".
Короткий период после переворота 1917 года до середины 1920-х был временем расцвета молодого советского искусства и авангарда в частности. В музыкальном плане это выражалось в свободе репертуара, в интересе к современному зарубежному искусству. Но творческая свобода в несвободной стране не могла продлиться долго.
В 1926 году в СССР началась компания по искоренению "буржуазной культуры", развернулась травля неугодных деятелей культуры. Не обошла она стороной и музыку, включая любимых композиторов Юдиной: "Идеолог шутовства в музыке" (а через пару лет и "фашист") С. Прокофьев, "буржуазный декадент" Стравинский, "формалист" Д. Шостакович - за много лет до "Сумбура вместо музыки"! 1928 год принёс "дело" Николая Голованова, 1930 - "Дело реакционно-поповской группы в Московской Консерватории и СОФИЛе [филармонии]", 1931 год превратил в "фашиста в поповской рясе" Рахманинова и дальше эта лавина только нарастала.
Попали под каток репрессий и священники, и многие из философско-литературного круга общения Юдиной. В конце 1928 г. арестовали и отправили в ссылку М. Бахтина. Тогда же был арестован (и вскоре умер) отец Феодор Андреев, духовный наставник Юдиной. Был полностью разгромлен кружок "Воскресение", большинство его участников было отправлено по концлагерям и ссылкам. В начале 1933 г. был арестован, а через 4 года расстрелян П. Флоренский, он и его семья были очень близки Марии Вениаминовне. В 1934 "пришли" за О. Мандельштамом.
Мария Вениаминовна старалась помочь всем, кому могла: готовила посылки, посещала в ссылке осужденных священников, привозила от них письма и наставления. Сохранилось письмо Юдиной к Е. Пешковой в защиту арестованной вдовы отца Феодора Андреева Н. Н. Андреевой (жена М. Горького возглавляла организацию "Помощь политическим заключенным" до её закрытитя в 1937): "...Ее участь невообразимо меня волнует, настолько, что всякое дело выпадает из рук, из внимания. Эта глухая стена молчания, эта полная неизвестность ужасающи. Умоляю Вас, примите к-н экстренные меры, спасите ее, выпросив ей какой-нибудь более мягкий приговор, ввиду ее 2-х малолетних детей. И нельзя ли добиться свидания ей с ея матерью?" и т.д.
В 1942 году, когда в Лубянской тюрьме умирал от цинги Генрих Нейгауз, узнавшая об этом Юдина сообщила об этом всем знакомым, которые не эвакуировались, и из принесённых Э. Гилельсом, Я. Заком, С. Рихтером и многими другими продуктов была собрана передача.
"По натуре прекрасный организатор, Мария Вениаминовна умела находить возможность спасения для обреченных на уничтожение дворянских семей. К детям арестованных она приискивала "воспитателей", которые часто на всю последующую жизнь становились для них родными, сама ездила к ссыльным и других стремилась привлекать к служению ближним. Для бесчисленного числа людей она была "добрым самаритянином", христианское служение — как и музыка — составляло соль ее жизни.
...
Помогала, как могла, всем ... Она безотказно ссужала деньги на отправку посылок в лагеря и ссылки." (Из воспоминаний Екатерины Крашенинниковой)
В марте 1930 г. в "Красной газете. Вечерний выпуск." вышла статья, в которой религиозность Юдиной раскритиковал А. Маширов, по нелепой прихоти судьбы и диктатуры пролетариата работавший ректором Ленинградской консерватории пролетарский поэт, писавший под псевдонимом "Самобытник" стихи в духе:
"В раскатах будничного гула
Мне отдых сладкий мил и люб.
Недаром сердце потянуло
В родной очаг - рабочий клуб.
...
Чтоб у забытого мольберта,
Достав заветную тетрадь,
Под гул далекого концерта
Стихи для "Правды" набросать."
Похоже, "гул далекого концерта" сильно мешал поэту "набрасывать" для "Правды", и он "набросал" кое-что другое.
Статья называлась "Ряса у кафедры", и приводила слова Юдиной, в которых та, среди прочего, не скрывала, что посещала Богословско-пастырское училище (при Исидоровской русско-эстонской церкви на Екатерингофском проспекте, 24) и посещала бы его дальше, если бы его не закрыли.
"Увы, Юдина — персона достаточно известная, религиозную агитацию вела и ведет совершенно открыто и... об этом знают и говорят уже достаточно давно. Рясу, рясу надо дать возможность одеть гр-ке Юдиной, освободив ее поскорее от обязанностей преподавателя. В поповском ханжеском лагере она окажется на своем посту... А то, в самом деле, при чем же здесь консерватория?" - резюмировал сей донос автор статьи. (Источник цитаты ссылается на исследования А. Кузнецова. Не вполне понятно, был ли А. Маширов автором статьи или он только предоставил редакции тему и запись неосторожных слов М. Юдиной)
Юдина была немедленно уволена из Ленинградской консерватории. По тем временам это было далеко не худшее, что могло произойти. Как потом она напишет в одном из писем, "и я сподобилась скромного минимума, меня не арестовали, но довольно шумно изгнали из профессуры". Марии Вениаминовне пришлось переехать в Грузию, в Тифлис - только там её осмелились взять на работу. В 1933 году у Юдиной появилась возможность работать в Москве, в Радиокомитете. В этот период ей позволяли много выступать, в том числе с посещавшими Советскую Россию известными зарубежными дирижёрами. В 1936 году она наконец получила класс фортепиано в Московской консерватории - помог Генрих Нейгауз, а на следующий год начала учить и вокалистов.
В 1937 году Мария Вениаминовна сотрудничала с музем Академии архитектуры, занимаясь аннотацией и систематизацией фотографий памятников архитектуры XVIII и начала XIX века, с 1939 по 1941 гг. преподавала в заочном музыкально-педагогическом институте.
1939 год принёс ей трагедию самого личного характера: на Кавказе в горах погиб ученик Юдиной альпинист Кирилл Салтыков. Композитор Григорий Фрид, друг Салтыкова, вспоминал, как был поражён, когда Мария Вениаминовна призналась ему, что Кирилл был её женихом. Бесценны и такие воспоминания Г. Фрида: "И, что касается Марии Вениаминовны, должен сказать вам одну вещь, на которую обычно не обращали внимания: да, она была полная, может быть, грузная, никогда мы не видели ее молодой, и в одежде она всячески подчеркивала свой аскетизм… Но она была очень женственной. У нее были красивые руки, обаятельная улыбка. Мама Кирилла Елена Николаевна мне говорила: «Гриша, обрати внимание, как ест и пьет Мария Вениаминовна». Она любила выпить вина и ела очень красиво… И несмотря на всю ее набожность и одежды, в которые она облачалась, многое земное, связанное с чувствами, с переживаниями, не было ей чуждо."
Татьяна Глебова рассказывала: "Раз, в перерыве одного концерта, мы с ней стояли на лестнице в Консерватории и — вот удивительно — курили, а мимо проходил И.В.Ершов. Он нас увидел, развел руками и сказал: "Ну, уж и монахи закурили".
А вот ещё одно воспоминание: "Мария Вениаминовна, встретив нас возле консерватории, выглядит недовольной. Оказывается, в фойе один из младших преподавателей крикнул ей: "Мария Вениаминовна, идите к нам пить пиво". "Мне очень хотелось, — признается она, — но неужели он не мог найти форму более учтивую?" — “Какую же? — невинно спрашивает Маша. "Ну, скажем: профессор, отведайте пива!" Тут все мы не выдержали и рассмеялись." (Екатерина Крашенинникова)
В годы войны её выступления транслировались по радио, Мария Юдина посещала с концертами блокадный Ленинград, предварительно в подпоясанной веревкой солдатской шинели развесив на московских столбах объявления: "Лечу с концертами в Ленинград. Принимаю посылки весом до 1 кг". В 1942 году она возглавила медицинские курсы при Московской консерватории. С 1944 года параллельно с работой в консерватории стала преподавать в институте им. Гнесиных.
К этому периоду принадлежит история о том, как Юдина записывала пластинку для Сталина.
В 1950 Юдиной впервые довелось побывать за границей - в ГДР, где она свершила паломничество к могиле Баха, пройдя босиком от лейпцигского вокзала к Томаскирхе. Мария Вениаминовна дала концерты в Германии (как минимум два - в Лейпциге и Берлине), но основное внимание публики и прессы тогда было сосредоточено на скандальном Д. Шостаковиче и блистательной Т. Николаевой, которую немецкая сторона пригласила персонально.
В это время в СССР была в разгаре очередная компания - на этот раз борьбы с "космополитизмом". Травили Прокофьева, Мясковского, Попова, Шебалина, Хачатуряна, со всех должностей уволили Д. Шостаковича - Юдина была лишена возможности исполнять не только практически всю современную западную музыку, но и многих композиторов-современников из СССР. В 1951 году её уволили из Московской консерватории. "Гнесинка" её отстояла, то есть там, где было кому сопротивляться давлению властей, эти власти всё-таки не были всесильными. Но чем далее, тем труднее ей становилось. Ограниченная в репертуаре и в возможности выступать, полностью невыездная после 1954 года, когда Юдиной удалось второй и последнй раз побывать за границей - с концертами в Польше, бескомпромиссная в своём перфекционизме, сужающем выбор партнёров ("ибо они один как один - тупицы или у них почти нет техники", - писала она о туманности перспектив привлечь скрипача для работы во времена сотрудничества с виолончелисткой Натальей Шаховской), ухудшающееся на фоне постоянной нужды здоровье (она страдала от сахарного диабета) омрачали её жизнь.
Был период, когда Мария Вениаминовна даже решила оставить музыку и поступила в Архитектурный институт. Надежда Павлович так описала это неожиданное событие: "Она уже перешагнула через приемный возраст, но профессора института были ее поклонниками, и ее приняли. Она стала часто приходить ко мне с рулонами каких-то чертежей, и наконец развернула и с торжеством показала первое свое архитектурное произведение, несколько напоминающее дачную уборную. Я лицемерно восхитилась." Впрочем, это всё продлилось недолго.
Юдина зарабатывала чем могла - играла и записывалась, когда давали возможность, читала лекции, выступала в магаданских лагерях вместе с Вадимом Козиным, переводила - и немецкоязычные труды по теории музыки, и вокальную классику: многое из исполняемой со сцены немецкой классики известно русскому слушателю именно в переводах Юдиной, лишь затем обработанных Н. Заболоцким, Б. Пастернаком, С. Маршаком, А. Кочетковым. Не переставала искать новую музыку и просила всех друзей, кто бывал за границей, привезти ноты хоть одного произведения современных зарубежных композиторов, чьё творчество её интересовало. Во взаимодействии с единомышленниками "пробивала" возможность исполнить перед нашими слушателями Прокофьева, Стравинского, Мессиана, Хиндемита, Шёнберга. Поддерживала всех, кого могла. Восхищалась молодым композитором-авангардистом Андреем Волконским. "Затирали Пикайзена — ... Тогда Мария Вениаминовна добилась общих выступлений с Пикайзеном, они были прекрасны" (Е. Крашенинникова). В 1960х она завязала переписку с Штокгаузеном, Ноно, Булезом, которые также снабжали её партитурами новейших западных произведений.
"Разорение мое дошло не только до предела, но перешло его границы", - в августе 1957 года писала в письме своему другу В. Люблинскому одна из величайших пианисток России, за несколько дней до этого сидевшая в жюри конкурса музыкантов-исполнителей VI Международного фестиваля. Практически в каждом её письме - отчаянные просьбы занять денег и радость по поводу долгов, которые удалось отдать.
"Если у Вас есть малейшая возможность, - пришлите мне рублей 15, на туфли, оба валенка уже немыслимы, и на врача." (Из письма В. Люблинскому, 28 февраля 1961 г.)
В 1958 году в СССР разрешили кооперативное жилищное строительство, и Мария Юдина влезла в огромные долги, чтобы иметь возможность жить в своей квартире. Долги съедали и зарплату, и редкие гонорары, которые часто задерживались на месяцы. Мария Вениаминована отдавала долги за квартиру много лет.
В 1960 году новое руководство Института им. Гнесиных уволило поклонницу "антисоветской музыки", которая вдобавок абсолютно не скрывала свою религиозность. Защитница Юдиной Елена Гнесина к тому времени больше не возглавляла "Гнесинку". На следующий год Мария Юдина получила приглашение в Париж, планировалось четыре её концерта в январе-феврале. Она готовилась, в Париже были отпечатаны афиши, однако советские власти отменили её поездку.
В 1962 году "курс Партии" резко вильнул и оказалось, что травля Стравинского в СССР, запрет на исполнение его произведений и преследование посмевших его нарушить было лишь "печальным недоразумением, которое в течение десятков лет всячески раздували враги дружбы Стравинского с Советским Союзом" (Т. Хренников). Вчерашний "классовый враг" был приглашён в Москву. Мария Юдина поехала из Ленинграда вместе с племянницей Игоря Федоровича Ксенией на встречу с композитором. Ксения Стравинская вспоминала, как Мария Вениаминовна целовала руку композитору, встав на колени (тот в ответ поднял и рацеловал её), и затем пыталась целовать руку при каждой встрече.
Вскоре последовал полный "запрет на профессию" - она на несколько лет была лишена возможности выступать то ли после того, как во время дальневосточных гастролей выступила в Хабаровском музыкальном училище и посмела говорить там о творчестве опальных современных композиторов, после чего пришёл донос на неё с тремя десятками подписей, то ли после того, как вздумала после вызова на бис прочесть со сцены стихи Бориса Пастернака, с которым её связывала давняя дружба, который когда-то мечтал отдать ей свои музыкальные произведения, и чьим запрещённым в СССР романом "Доктор Живаго" она восхищалась. Строки Бориса Пастернака
"Мело, мело по всей земле.
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела"
родились именно в часы этих чтений в снежную ночь, пробивающийся сквозь метель поэт с трудом нашёл нужный дом по горевшей в окне свече.
1960е - очень трудное время для Марии Вениаминовны. Её близкие уходили один за другим. Она играла на панихидах, и счет этим панихидам шёл на десятки. В 1964 году она перенесла операцию, провела два месяца в клинике.
В 1966 году при содействии Веры Горностаевой Юдиной удалось снова вернуться на сцену - её разрешили провести 4 лекции-концерта на тему "Романтизм. Истоки и параллели" в Московской консерватории.
Н. Павлович так вспоминала свою подругу и её жилище:
"Много книг, рояль, взятый напрокат, а не свой, старые стулья, раскладушка, на которой она спала. Никакого уюта, кроме любимой набалованной кошки. Стеклянная дверь на балкон, которая месяцами - осенними и зимними - так и стояла разбитой, пока друзья не починят. Очень мало простой и невкусной еды. Разве что друзья принесут.
Вот Маша на эстраде - старое бархатное платье и тапочки или кеды. Вот Маша на улице - 20-градусный мороз, она в летнем плаще, на голове платок, а в 15-градусный - нет и платка. Только пышные темные, чуть-чуть подернутые сединой волнистые волосы. На руках - перчатки. Варежки не любила. А эти изработанные пальцы в старых перчатках, кончики пальцев часто в крови от сильных ударов по клавишам.
У Маши профессорская пенсия - 160 рублей в месяц. Но денег нет никогда. Она все раздает, и родным, и нуждающимся знакомым и незнакомым"
Её готовность занять деньги, или "выбить" что-то материальное, - какие-нибудь бесплатные калоши, например (была такая история), - чтобы отдать их кому-то нуждающемуся, вспоминали многие, кто с ней был знаком. После её смерти остались невыплаченными около 14 тысяч рублей долгов - огромные деньги, 3 автомобиля по тем временам. Впрочем, некоторые кредиторы давали деньги "в долг", не рассчитывая на возврат, просто чтобы поддержать Марию Вениаминовну.
Квартиру Юдиной, в которой ему довелось побывать перед её выступлением во второй половине 1960х, описал и певец Владимир Коваль:
"Квартира была маленькая, неухоженная. Повсюду лежали ноты, книги, а на рояле, который занимал половину комнаты, лежали стопки нот и стояла пара фотографий в рамках (уже не помню, кто там был изображён). На стене висел огромный крест и пара икон с лампадками. Мария Вениаминовна перекрестилась перед иконами и прочитала молитву, стоя на коленях. Я помог ей подняться, взял чемоданчик, приготовленный Марией Вениаминовной. Она уже была одета и аккуратно причёсана, но на ногах были опять те же тапочки: очевидно, у неё болели ноги. Двери она прикрыла, сказав, что замок не работает: «Никак не соберусь исправить! Всё равно у меня и красть-то нечего!»"
И он же о последовавшем затем концерте:
"Авторитет Юдиной был незыблемым. Когда она картинно появилась на сцене, с седыми вьющимися волосами, она напоминала старинную камею. Она была одета в чёрное бархатное платье с большим крестом на груди. Зал её приветствовал овацией и криками «Браво!». Она низко поклонилась, подошла к инструменту. Я ждал, что она будет играть, но Мария Вениаминовна прочитала стихи (уже не помню, кто их автор, кажется, это была Ахматова). Затем она читала стихиры, из которых мне запомнилось «Господи, Воззри!» и строфы из Иоанна Дамаскина. Я это запомнил, так как Мария Венианимовна сама комментировала своё выступление. Затем она села за фортепьяно.
...
Публика была единодушна в своём восторге, и скоро сцена была заполнена цветами. Приём был потрясающим. Далее Мария Вениаминовна говорила о русском искусстве, о его роли в мировой культуре, приводя примеры из истории живописи и религии. Призывала всегда идти в своих мыслях за Богом, отстаивая свою духовность. Я был удивлён смелостью её высказываний."
19 июня 1969 на Марию Юдину (на ней было её легендарное бархатное платье, в котором она ходила и в церковь, и на концерты) наехала машина, у которой отказали тормоза. Были сломаны рёбра и обе руки. Последовало 5 недель в "Склифосовском", долгое лечение в травматологическои институте, но окончательно оправиться она так и не смогла - с концертами было покончено. Говорят, что осенью она получила благословение на то, чтобы стать послушницей в монастыре, но резкое ухудшение здоровья не дало этому осуществиться.
19 ноября 1970 года Марии Вениаминовны не стало. Её похоронили в том же черном бархатном платье - это платье и пара белых рубах, как оказалось, составляли весь её гардероб.
"Она была просветителем и проповедником."
М. Дроздова
"Средствами музыки происходило в ней претворение идей поэтических, живописных, философских в некое «музыкальное бытие», в котором она жила и которое открывала своим слушателям."
А. Артоболевская
"Она не любила музыкальных штампов… Она их разрушала… Сила духа огромная… Она могла бы на костер взойти."
М. Бахтин
"Мария Вениаминовна - моя Маша - была в жизни бездомным духом музыки."
Н. Павлович
"Я был свидетелем необычайного феномена в искусстве, имя которого Мария Юдина."
В. Коваль
